«Камерная музыка»

Годы после окончания университета являются для Джойса самыми напряженными, прежде всего из-за постоянной неопределенности его положения. Он пробует себя на поприще литературного критика, формирует свои эстетические представления, одновременно пытается писать, причем сразу в трех различных манерах: это и стихи (сборник «Камерная музыка», 1904—1907), и биографическая проза (роман «Стивен-герой», 1904—1906), и новеллы (сборник «Дублинцы», 1905, опубл. 1914). Работа в каждом из жанров требует времени и сосредоточенности, Джойс все время колеблется, чему отдать предпочтение.

Мы начнем свой анализ все-таки со стихов, поскольку их, как это следует из автобиографических воспоминаний, он начал писать ранее прозы.

Сам Джойс относился к стихотворному жанру двояко: он, несомненно, привлекал его возможностью работы над выразительностью слова. Поэзия, с ее жесткими рамками, задаваемыми чисто формальными требованиями — соблюдением ритма и рифмы, предоставляет богатые возможности оттачивания стиля.

С другой стороны, Джойс относился к малому жанру гораздо менее серьезно, чем к прозе, он изначально не вмещал тех великих замыслов, которые роились у него в голове. Это была скорее милая игра, чем настоящее творчество. Задумав опубликовать сборник, который получил название «Камерная музыка», он так оценивал свой труд: «Мне не нравится книга, но мне бы хотелось, чтобы она была напечатана, и — бог с нею. Однако это книга молодого человека. И я это чувствую. Стихотворения достаточно хороши, чтобы быть положенными на музыку <...>. Но кроме того, они лишены претенциозности и обладают некоторым изяществом»¹.

На первый взгляд стихи молодого Джойса — перепевы традиционной любовной лирики²: звуки арфы, рояля, полутона, сумерки, рассвет, образ влюбленного, похожего на средневекового трубадура. Джойс явно подражает изящным и простым песням елизаветинцев³, которые привлекают его отточенностью стихотворной техники и музыкальностью слога. Особенно важным становится последнее.

Музыка — та стихия, которая наполняет каждое стихотворение Джойса, она заполняет вселенную, ежеминутно рождается из дуновений ветра, движения волн, пальцы бегут по клавишам, звучит невидимая арфа:

Strings in the earth and air
Make music sweet,
Strings by the river where
The willows meet.

There is music along the river
For love wanders there
Pale flowers upon the mantle
Dark leaves on his hair.

All softly playing,
With head to music bent,
And fingers straying upon
The instrument.

В письме к ирландскому композитору Палмеру Джойс развил целую музыкальную теорию: «Эта книга в действительности — ряд песен, и если бы я был музыкантом, я бы положил их на музыку сам. Центральная песня — четырнадцатая, после которой движение снижается до тридцать четвертой, являющейся венцом книги, тридцать пятая и тридцать шестая — коды, а первая и третья — прелюдии»⁴.

Здесь мы впервые встречаемся с особенностью Джойса располагать отдельные произведения в строго продуманном порядке — в данном случае по примеру построения маленькой симфонии, что задает дополнительное измерение всему сборнику, обеспечивает наличие нового прочтения каждого стихотворения, подчиненного общей задаче, а также дополнительного смысла всего сборника целиком, рождающегося из восприятия целого.

Главная мысль сборника, исходя из замысла Джойса, сосредоточена в стихотворении «I hear an army charging upon the land»: поведав в предыдущих стихах о различных модуляциях и вариациях чувств, Джойс в последнем из них, используя образ погруженного в сон влюбленного, говорит о невозможности абстрактной, совершенной красоты в мире, в который врываются ужас и насилие:

Я слышу: мощное войско штурмует берег земной,
Гремят колесницы враждебных, бурных морей:
Возничие гордые, покрыты черной броней,
Поводья бросив, бичами хлещут коней.

Их клич боевой несется со всех сторон —
И хохота торжествующего раскат;
Слепящими молниями они разрывают мой сон,
И прямо по сердцу, как по наковальне, стучат.

Зеленые длинные гривы они развевают как стяг,
И брызги прибоя взлетают у них из-под ног.
О сердце мое, можно ли мучиться так?
Любовь моя, видишь, как я без тебя одинок.

(Пер. Г.М. Кружкова)

Согласно эстетической теории Джойса, это стихотворение содержит эпифанию — момент, который позволяет увидеть за прекрасной кажимостью суровую правду реальности. Но в отличие от более ранних опытов в этом жанре теперь это не прозаическая эпифания, а эпифания лирическая. Она и строится по-другому, не с помощью драматизации синтаксиса, а с помощью предельного наполнения значением самого слова. Именно в первом стихотворном сборнике мы встречаемся со смелыми словесными сочетаниями, которые позднее станут одной из характерных черт стиля писателя:

All day I hear the noise of waters
Making moan
He hears the winds cry to the waters
Monotone.

Но и это еще не все. Прелестные стихи Джойса — с секретом.

Ключ содержится в названии сборника «Chamber Music», в котором можно при желании (а у Джойса была любовь к такого рода двусмысленностям)⁵ усмотреть неожиданный каламбур. Слово «chamber» употребляется в английском языке и в качестве эвфемизма, обозначающего «ночной горшок», так что название может быть понято и как «chamber pot music» — «непристойное журчание».

Но пародийный момент, снижающий любовное томление до вздохов и стонов, очарование рассвета и грусть сумерек до слащавой сентиментальности, возникает лишь при определенном угле зрения и при значительной изощренности читательского восприятия. Такой же изощренной наблюдательности требует и «симфоническая» структура сборника. С одной стороны, создается впечатление, что Джойса на данном этапе увлекает не пародийность как таковая, не музыкальная архитектоника как принцип композиции, а скорее сама возможность различного прочтения текста под разными углами. С другой же стороны, в «Камерной музыке» явно обозначается вкус Джойса к несколько эзотерическому глубинному подтексту, тем смысловым слоям произведения, которые могут открыться далеко не каждому, предназначены для изощренного вкуса элитарной публики.

Очень существенно и то, что Джойс всегда желал, чтобы его стихи были положены на музыку, и когда это действительно случилось — пародийный момент исчез. Став частью музыкального жанра, стихи вошли в иной образный ряд, который снял в них определенные черты и выявил новые — мелодия сгладила шаблонно бедное содержание, но с особой силой выявила «музыку» слова⁶, поддержанную музыкой инструментов. Это добавляло еще один существенный акцент в восприятии произведения — его возможное развертывание во времени, будущее включение в иные контексты.

Таким образом, уже в самом первом законченном произведении Джойса как бы в зачаточном виде обнаруживаются основные стилистические черты его творческой манеры, сплавленные в единой синтетической форме сборника. «Камерная музыка» — маленький шедевр многозначного смысла, заключенного в тексте, нуждающегося в силу этого в многозначном прочтении.

Примечания

1. Ellmann R. James Joyce. — P. 241.

2. Он как будто сам указывает на подражательность сборника в беседе с Гербертом Горманом, автором фундаментального исследования о жизни и творчестве писателя: «Я написал "Камерную музыку" как протест против самого себя». — См.: Ellmann R. James Joyce. — N.Y., 1959. — P. 155.

3. «Stephen used to sit down and sing his beautiful song to the polite, tired and unmusical audience. The song... were really beautiful — the old country songs of England and the elegant songs of the Elizabethans» (Joyce J. Stephen-Hero / ed. Theodore Spencer. — N.Y.: New Directions, 1955. — P. 42).

4. Letter of J. Joyce to W.M. Palmer, nov. 1909 // Letters of J. Joyce: v. 1 / ed. by Stuart Gilbert. — N.Y., 1957. — P. 67.

5. Показателен рассказ писателя Фрэнка О'Коннора, посетившего Джойса в Париже: в прихожей висела картина с видом города Корка, откуда были родом отец и дед Джойса. О'Коннор, дотронувшись до рамы, спросил: «Что это?» — «Пробка», — ответил Джойс (по-английски слово «cork» пишется и произносится, как и название города). «Я понимаю, что это Корк, — ответил О'Коннор, сам уроженец Корка, — но из чего сделана рама?» Джойс вновь повторил, что это «пробка», и, наконец, рассказал гостю, сколько сил было потрачено на поиски мастера, способного воплотить в материале задуманную писателем шутку.

6. Нечто подобное можно наблюдать, сопоставляя стихотворный монолог Ленского в романе «Евгений Онегин» с арией Ленского в одноименной опере Чайковского. В общей структуре романа монолог «Куда, куда вы удалились, весны моей младые дни» воспринимается как пародия на романтический стиль, но в опере силой музыки он превращается в совершенную, полную драматизма арию.