(1882-1941)
James Augustine Aloysius Joyce
 

"Гисперийская" поэтика

Но великая комедия перипетий и узнаваний, предлагаемая нам Джойсом, когда мы пускаемся на поиски его культурных мотивов и вычленяем его поэтики, приберегает для нас еще одно открытие, которое, несомненно, прольет некий двусмысленный и противоречивый свет на все то, что утверждалось до сих пор.

Что в действительности движет автором, когда он решает удалиться от мира вещей и углубляется в мир страницы, чтобы воссоздать на ней форму мира? Самый заметный ключ можно обнаружить именно в том описании буквы, которое в то же время представляет собою определение книги и универсума. Этот дискурс на деле движется не только на трех уровнях "буква-книга-мир", но обладает также соответствием ученым и археологическим, представляя собою тщательный, в высокой степени образотворческий анализ (с намерением спародировать анализ прежний, критический) "Книги из Келлса", знаменитого ирландского манускрипта, украшенного миниатюрами в VII—VIII вв. н. э. Фразы из "Помина", которые мы уже цитировали выше как тексты по поэтике, отсылают к странице средневековой рукописи, начинающейся со слова "Типе"1, проводя четкую параллель между этой книгой и произведением Джойса2. А "Книга из Келлса" — это самый будоражащий пример средневекового ирландского искусства, которое и сегодня еще поражает своей искаженной и безудержной фантазией, запутанным вкусом к абстракции, парадоксальностью изобретений, превращающих эти манускрипты ("Книгу из Дурроу", "Бангорский антифонарий", "Евангелиарий св. Галла" и другие произведения, появившиеся на свет из того же корня и распространившиеся по всей Европе) в первые проявления того ирландского гения, который, постоянно находясь на грани безумия, всегда на уровне провокации и раскола, дал культуре: в философии Скотта Эриугены — первый тревожный голос средневекового платонизма, в лице Свифта — беспощадного критика общества и изобретателя миров, столь же парадоксальных, сколь параллельных нашему, в системе Беркли — первую идеалистическую атаку на обычное представление о материальной реальности, в лице Шоу — разрушителя всякой приобретенной социальной нормы, в лице Уайльда — любезного и внушающего страх разрушителя всякого понятия современной ему морали и, наконец, в лице Джойса — разрушителя языка, величайшего дирижера современного разлада.

Так вот: эти манускрипты рождаются в Ирландии, брезгающей чужим, в Ирландии неподатливой, которая, став христианской и культурной, защищается от язычества, отвоевавшего для себя Англию, от возрождения варварства, угнетающего Галлию, от процесса распада, который вся западная культура после смерти Боэция (уже бывшего свидетелем мира, клонящегося к упадку) и Каролингского возрождения давно уже претерпевает во всех своих проявлениях. Именно из этой Ирландии монахов-визионеров и диковинных непоседливых святых поднимется первое восстание во имя нового кругообращения культуры и искусства. Скольким обязана западная культура этому незаметному труду по сохранению и вызреванию, совершенному в ирландских монастырях и при дворах местных владык, — сказать нелегко; но нам все же дано знать, что труд этот осуществлялся в манере ученой и фантастической, безумной и блистательной, культурнейшей и варварской в одно и то же время, в постоянном упражнении по перекомпоновке и переиначиванию языка и изобразительных форм. Эти поэты и эти миниатюристы в изгнании, в молчании, хитроумно воссоздавали выразительные эмблемы своего народа 3.

При полном отказе от реализма налицо был расцвет entrelacs4: это изящно стилизованные формы зверей, маленькие обезьяньи фигурки среди невероятной геометрической листвы, способной покрыть собою целые страницы (и хотя с виду это повторяющиеся орнаментальные мотивы, всегда одинаковые, как на коврах, в действительности каждый извив представляет собою новое изобретение); сплетение абстрактных спиралевидных изгибов, намеренно игнорирующее всякую геометрическую регулярность и всякую симметрию, покрытое самыми изысканными цветами — от розового до желто-оранжевого, от лимонного до малинового. Четвероногие и птицы, собаки, львы с телами других зверей, борзые с лебедиными клювами, невообразимо скорченные человекообразные фигурки (например, цирковой атлет, зажавший голову между колен и вывернувший шею, образовав при этом начальную букву слова), существа гибкие и гнущиеся, как цветные ластики, пробираются в сплетения узлов, высовываются из-за абстрактных украшений, сплетаются в начальные буквы, заползают между строк5; страница уже не замирает перед глазами: она, кажется, начинает жить собственной жизнью, и читателю не удается избрать ориентир, позволяющий ее понять. Больше нет различия между животным, спиралью и entrelac: все смешивается со всем, но все же из общего фона вырезываются фигуры или намеки на фигуры, и страница тем не менее рассказывает некую историю, но это история непостижимая, нереальная, абстрактная, а кроме того — сказочная, и действуют в ней протеические персонажи, самотождественность которых все время утрачивается: это и есть тот meanderthale6, по образцу которого Джойс построил свою книгу. И сделал он это потому, что Средневековье еще было для него призванием и судьбой, и "Помин" кишит отсылками к Отцам Церкви, к схоластам, глава об Анне-Ливии построена по образцу средневековой мистерии. И, возвращаясь к "Книге из Келлса": Джойс повторял, что, где бы он ни оказывался, он всюду захватывал с собой ее копию и часами изучал ее технику, прибавляя при этом: "Это самая изысканно ирландская вещь, которая у нас есть... и многие начальные буквы — по существу, главы „Улисса". Впрочем, вы можете сравнить многое из моего произведения с этими запутанными миниатюрами..."7.

Пока миниатюристы пускались в авантюры по созданию entrelacs, поэты "гисперийской" традиции8 распространяли до крайних пределов известной тогда земли африканскую поэтику эпохи латинского упадка, барочную и ученейшую, занимаясь тем, что кажется прямым предвосхищением начинания Джойса: изобретением новых слов. Эти срединные века были эпохой, когда поэты создавали такие словечки, как collamen, congelamen, sonoreus, gaudifluus, glaucicomus, frangorico9; когда изобретались новые способы обозначения огня, один из которых — слово siluleus, "ео quod de silice siliat, unde et silex non recte dicitur, nisi ex qua scintilla silit"10; когда вкус к дебатам на сугубо словесные темы достигает пароксизма и, как сообщает Виргилий Грамматик, может случиться так, что риторы Губунд и Теренций проводят пятнадцать суток без еды и сна, споря о звательном падеже местоимения "ego" ("я"), и в конце концов дело доходит до драки11; когда англичанин Альдхельм Малмсберийский12 ухитряется написать письмо, в котором на протяжении длинного отрывка все слова начинаются на букву "Р"13: "Primitus pantorum procerum praetorumque pio potissimum, paternoque praesertim privilegio panegyricum poemataque passim prosatori sub polo promulgantes..."14. Это эпоха, когда в таком эсотерическом тексте, как Hisperica Famina ("Гисперийские речения")15, мы обнаруживаем ономатопеические описания вроде нижеследующего, которое стремится передать шум волн (его с великой охотой написал бы и сам Джойс):

Hoc spumans mundanas obvallat Pelagus oras,
terrestres anniosis fluctibus cudit margines,
saxeas undosis molibus irruit aulonias,
infimas bomboso uortice miscet glarias,
astrifero spargit spumas sulco.
sonoreis frequenter quatitur flabris 16.

А еще это было время, когда латинские слова намеренно смешивались с греческими и еврейскими, когда грамматик Виргилий17 предлагал как науку "leporia", искусство оригинального образа (прекрасного, поскольку изысканного и противоречащего традиции); когда рождается, далее, герметический вкус, доведенный до крайних пределов, и поэма начинает нравиться лишь в том случае, если она представляет собою проблему18. Появляются (как уже в эпоху Авсония и на протяжении всего последующего периода заката римской культуры) акростихи, алфавитные поэмы, фигурные стихотворения, центоны, которые были, по сути дела, не чем иным, как попыткой выжать всю оставшуюся красу из разъятых членов классической культуры за счет их новой перекомпоновки19.

Это и есть то Средневековье, с которым связан "Финнеганов помин": Средневековье, переживающее кризис, скрывающееся в уединении и предающееся интеллектуальным развлечениям; но это также Средневековье сохранения и вызревания, когда латинский язык подвергает испытанию свои способности к учености (в то время как народные языки с большим трудом самостоятельно набирали силу) и утончается, чтобы, став обработанным, точным и способным выразить суть, послужить нуждам великой философской эпохи схоластики. Скорее из этого Средневековья, нежели от Вико, Джойс перенял вкус к этимологии: он получает его, Бог весть по каким каналам, от Исидора Севильского. Речь идет о технике, согласно которой в том случае, если обнаруживается случайное подобие между двумя словами, это подобие возводится в ранг глубокой необходимости, вскрывающей сущностное родство не только между словами, но и между двумя реальностями. Джойс усваивает эту подсказку и на этой технике основывает свои каламбуры, превращая тем самым музыку звуков в музыку идей20. Средневековым будет вкус к labor21 по истолкованию, понятие об эстетическом удовольствии не как о молниеносном осуществлении интуитивной способности, но как о рассудочном процессе расшифровки и рассуждения, вызывающем восторг от затрудненной коммуникации. И это — центральный элемент средневековой эстетики, необходимый для того, чтобы понять произведения вроде Roman de la Rose22 или даже "Божественной комедии"23. Средневековая черта — прятать фигуру Н.С. Е., переряжая ее в 216 различных словесных одеяний. Средневековая черта — вкус к мнемотехнике выделки Раймунда Луллия, к произведению как к упражнению неотступно бдительной памяти24. И прежде всего средневековым является культурный синкретизм, приятие всей существующей мудрости и желание изложить всю ее в собственной энциклопедии, скорее проявляя вкус к собирательству баснословных сведений, нежели заботясь об их критической проверке. И если такая глава, как "Итака" из "Улисса", могла содержать много общего с типичным Imago Mundi25 на манер Гонория Августодунского, то с тем большим основанием "Помин" выкладывает перед читателем всю сокровищницу человеческой культуры, не слишком заботясь о пределах, присущих каждой системе, и превращая каждую цитату в доказательство вечной истины — хотя истина Джойса уже совсем не та, в доказательство которой благочестивые монахи и схоласты превращали хранилище человеческой культуры.

И наконец, средневековым по характеру является сам ритм и размер, неприметно пробегающий под всей словесной тканью книги (и столь отчетливо проявляющийся, если послушать запись чтения самого Джойса: тогда обращаешь внимание на нечто вроде распева, единообразного ритма, дьявольского повторения; в конце концов, на некий модус proportio26, обнаруживающийся в самом лоне беспорядка, словно колоратура дисканта, переступающая, пусть лишь чуть-чуть, тот порог, что отделяет чистый шум от музыкального дискурса...). И речь идет о метрическом единстве, образуемом размером в три единицы, о дактиле или об анапесте, на котором строятся вариации более пространные27. Итак, в тот самый момент, когда мы уже готовы наречь Джойса "поэтом новой фазы человеческого сознания", он объявляет "шах" всякой нашей попытке редукции и тем самым открывается нам благодаря тому, что он равным образом собою представляет, чем он хотел и умел быть: последний из средневековых монахов, рокировавшийся в собственное молчание, чтобы выводить миниатюры из слов, не поддающихся прочтению и завораживающих, предназначенных неизвестно кому — то ли себе самому, то ли людям завтрашнего дня28.

Примечания

1 "Тогда" (лат.). Ср. ФП, 122. 22-23: "the tenebrous Tunc page of the Book of Kells" ("темная страница "Tunc" "Книги из Келлса"").

2 "Книга из Келлса" хранится в библиотеке Тринити-Коледжа в Дублине. Издание, пародируемое Джойсом в описании буквы, таково: The Book of Kells, described by Sir Edward Sullivan, Bart., and illustrated with twenty-four plates in colour ("Книга из Келлса, описанная сэром Эдвардом Салливэном, баронетом, и иллюстрированная двадцатью четырьмя цветными гравюрами"). 2 ed., London-Paris—New York, Studio Press, 1920. Об отношении текста Джойса к книге Салливэна см.: Robinson-Campbell. A Skeleton Key to F. W. [Робинсон-Кэмпбелл. "Отмычка к ФП"]. Op. cit. P. 90 ff. О Джойсе и "Книге из Келлса" в целом см.: Эйтертон (Atherton, цит. соч., часть II, гл. I). Джойс говорит об этой книге в одном из писем к Харриэт Шоу Уивер от 6 февраля 1923 г. О том, что дочь Джойса занималась миниатюрами, см.: Стюарт Гилберт (Stuart Gilbert). "Введение" к собранию писем Джойса. С. 33.

3 Об этом расцвете ирландской культуры в эпоху Высокого Средневековья см. прежде всего: Edgar de Bruyne. Etudes d'Esthetique Medievale [Эдгар де Брейне. "Исследования по средневековой культуре"]. Brugge, 1946. Т. I. Кн. I. Гл. IV; далее, Etienne Gilson. La Philosophie au Moyen Age [Этьен Жильсон. "Философия в Средние века"]. Paris, Payot, 1952. Гл. 3; Helen Waddell. The Wandering Scholars [Хелен Уодделл. "Странствующие школяры"]. London, Constable & Co, 1927. Гл. 2; и Maire & Liam de Paor. Antica Irlanda Cristiana [Майре и Лиам де Паор. "Древняя христианская Ирландия"]. Milano, II Saggiatore, 1959. Сам Джойс посвятил ирландской средневековой культуре добрую часть своей лекции "Ирландия, остров святых и мудрецов", прочитанной в Триесте в 1907 г. (см.: Critical Writings. P. 153 ff.). Между прочим, в этой лекции Джойс обнаруживает известную запутанность и беспорядочность своих познаний, смешивая Псевдо-Дионисия Ареопагита со святым Дионисием Французским (на что указывает Эллманн в примечании), и (ошибка еще более грубая, ускользнувшая и от внимания Эллманна) Скотта Эриугену — с Дунсом Скоттом.

4 Витые и переплетенные орнаменты (фр.).

5 Некоторые образчики этих entrelacs см.: Кельтские орнаменты. М., "Корсар", 1998. С. 66-108.

6 "Меандерталь" (ФП 18. 22).

7 Ellmann. Op. cit. P. 559. О связях "Анны-Ливии" со средневековой мистерией см. письмо к Харриет Шоу Уивер от 13 января 1925 г. Что же касается Отцов и Учителей, упоминаемых в ФП, то мы можем обнаружить там (как это делает Эйтертон: Atherton, цит. соч.) Августина, Авиценну, Минуция Феликса, Иеронима, Иринея, а также таких писателей поздней Империи и Средневековья, как Авл Геллий и Макробий, святых Колумбу, Малахию, Патриция и так далее.

[Авиценну, или Абу Али ибн Сину (980-1037), конечно, никак не отнесешь к числу Учителей (а тем более Отцов) Церкви, хотя его влияние на развитие средневековой философии было значительным. Св. Колум Килле (ок. 521-ок. 597); см., напр., ФП 122. 26: Columkiller ("Колумкиллер"). — А. К.].

8 Вкратце о "гисперийской" словесности см.: Гесперийские речения. Пер. Д.Б. Шабельникова, статья и комм. Д.О. Торшилова. СПб.: "Алетейя", 2000. С. 9-49.

9 Congelamen — букв, "смерзшаяся глыба льда" (лат.), но в значении "толпа", "сонм" ("Гисперийские речения", 2io); sonoreus — "звучный", "шумный" (лат:, "Гисперийские речения", 59, 67, 112, 183, 190, 250, 321, 388, 477)l gaudifluus — "радоструйный" (лат.; "Гисперийские речения", 3, 302); glaucicomus— "зеленовласый" или "голубовласый" (лат:, "Гисперийские речения", 246, 391, 538- 565); frangorico — "размолотить" (лат.), но в значении "огласиться шумом" ("Гисперийские речения", 596).

10 "Скакунок", "потому что он выскакивает (silit) из кремня (silex), отчего и кремнем правильно называется лишь тот (камень), из которого выскакивает (silit) искра" (лат.): Публий Виргилий Марон Грамматик, "Эпитомы", I ("О мудрости"); там же приводятся 12 вымышленных названий огня, из которых siluleus — одиннадцатое. Ср. также: Исидор Севильский. "Этимологии". XVI. 3 ("О камнях": PL 82. 562В): "Кремень (silex) — твердый камень, названный так потому, что из него выскакивает (exsiliat) огонь".

11 "Рассказывают, что Гальбунг [sic. — А. К.] и Террен ций [sic. — А. К.] провели четырнадцать [sic. -А. К.] дней и столько же ночей в споре о том, имеет слово ego ("я") звательный падеж или не имеет, приводя подтверждения из всех древних ученых. Терренций отрицал, что у слова ego ("я") есть звательный падеж, каковой звательный падеж всегда должен сочетаться со вторым лицом, а слово ego ("я") всегда будет принадлежать первому лицу. Гальбунг же утверждал, что у этого местоимения может встречаться и звательный падеж, особенно тогда, когда глагол первого лица употребляется в вопросительном предложении — например, если сказать: Я ль неверно сделал иль сказал?" (Публий Вергилий Марон Грамматик, "Послания", II ("О местоимении": Huemer. Р. 123).

12 Об Альдхельме (640-700) и его связях с "гисперийской" словесностью см. вкратце: Гесперийские речения. С. 47-49.

13 Точнее говоря, на букву "Р" начинаются первые пятнадцать слов этого письма, причем в число их затесалось одно, шестнадцатое, на "S": предлог "sub" ("под").

14 "Поначалу, пользуясь преимущественно преблагочестивой, по-отечески покровительственной привилегией премногих предводителей и преторов, публикуя по поднебесью панегирик Пратворцу, перемежаемый поэмами..." (лат.). Таким образом Мальдхельм, обучавшийся у ирландца, хочет показать, что он тоже не чужд "гисперийскому" духу.

15 См.: Гесперийские речения. Хотя написание "гисперийский" (через "и") может породить некоторую путаницу, оно представляется более обоснованным: ведь именно так (ошибочно с точки зрения латинского языка) называли свою словесность ее безымянные создатели. Так пишет и Умберто Эко. Переводчик и комментатор русского издания "Гисперийских речений" также отметили эту особенность (см. раздел о фонетике и морфологии "гисперийской" латыни: Гесперийские речения. С. 51, прим. б) — но, видимо, не решились "порвать с традицией" (к слову сказать, не существующей). В настоящем переводе решено было придерживаться написания "гисперийский".

16

Сей пенящийся мировые окружает Океан берега,
Земные вековыми потоками кует границы,
На скалистые волновыми глыбами обрушивается ущелья,
Донные шумливым водоворотом мешает пески,
В звездоносную брызжет пеной борозду,
От звучных частенько сотрясается дуновений...
("Гисперийские речения", 383-388); ср. рус. пер. Д.Б. Шабельникова в кн.: Гесперийские речения. С. 216.

О поэтике Anthologia Africana ("Африканской антологии": Anthologia Latina, Riese, n. 19) см.: de Bryune. Op. cit. От африканцев Флора, Фронтона, Апулея, Марциана Капеллы и Фульгенция через посредство таких галлов, как Сидоний Аполлинарий и Фортунат, совершается переход к поэтам кельтского, ирландского и британского происхождения. Именно на Пелагия, британца, набрасывается святой Иероним, обвиняя его язык в намеренной темноте и сложности, будто бы отождествляя религиозную ересь с литературной ["praegravatus scotorum pultibus": "обожравшийся скоттскими кашами", см. PL XXIV, 682. — А. К.]. Именно здесь — отдаленное начало некоего trobar clus ("замкнутого стиля"), рождающегося ради защиты, в уединении и в изгнании. Типичный и самый причудливый памятник этого состояния культуры — Hisperica Famina ("Гисперийские речения". Изд. F. J. Н. Jenkinson, Cambridge, 1908), написанный примерно в VII веке ("творение, присвоить себе которое не желает ни один народ" — Waddell. Op, cit. P. 40). Вычленить в нем рациональные син таксические конструкции представляется невозможным, и полезнее, по-видимому, принять этот поток эпитетов, ономатопей и аллитераций скорее как ряд образов, нежели как ряд упорядоченных идей, как отмечает Э.К. Ранд (Е. К. Rand. The Inch Flavour of "Hisperica Famina" ["Ирландский аромат Гисперийских речений"], in: "Ehrengabe К. Strecker" ["Почетный дар К. Штрекеру"]. Dresden, 1931), который к тому же проводит прямое сравнение с ФП и отмечает, что произведение Джойса "дает новое доказательство тому, что свобода Hisperica Famina [„Гисперийских речений"], ныне ужасающе превзойденная, — это черта ирландская, дикарско-ирландская черта".

17 Публий Вергилий Марон Грамматик, считавший, что в него вселился дух величайшего латинского эпика, пользовался немалым авторитетом у грамматиков Каролингской эпохи: его цитирует, например, Бэда Достопочтенный, а также другие знаменитые ученые мужи. См. о нем вкратце: Гесперийские речения. С. 42-43.

18 "Leporia est ars quaedam locuplex atque amoenitatem mordacitatemque in sua facie praeferens, mendacitatem tamen in sua internitate non devitans; non enim formidat maiorum metas excedere sed nulla reprehensione confunditur".

"Острячество — это некое изобильное искусство, с виду отмеченное приятностью и кусачестью, однако во внутренности своей не избегающее лживости: ведь оно не трепещет переступать пределы, положенные предками, не смущаясь никакими упреками".

(Virgilii Maronis grammatici opera, изд. Huemer, Leipzig, 1886). О невероятной фигуре этого плута, уроженца Бигора или Тулузы, жившего примерно в VI веке, см.: D. Tarde. Les Epitomes de Virgile de Toulouse [Д. Тард. "Эпитомы Виргилия Тулузского"]. Paris, 1928, а также уже упомянутые книги Де Брейне и Уодделл (De Bruyne, Waddell); о связях Виргилия с ирландской поэзией (а опосредованно — и с Джойсом) см.: F. М. Boldereff. Op. cit. P. 15.

19 Вся африканская и кельтская традиция заново задает загадки Симфосия, появившиеся на свет в IV-V веках и распространявшиеся в ирландских сборниках (см. этот сборник из сотни стихотворных загадок в русском переводе М.Л. Гаспарова: "Загадки Симфосия", в книге "Поздняя латинская поэзия". М., 1982. С. 415-432. — А. К.). Но этот вкус к загадочным выражениям (который во времена поздней Империи воплощался еще в загадке, выраженной понятными словами) переносится на саму конструкцию слов, на создание метафорических выражений в самой ранней англосаксонской поэзии на народном языке. В древней ирландской поэзии появляются kenningar ("кеннинги": древнеисл.), эсотерические метафоры, речевые обороты, ошеломляющие читателя и прячущие дискурс за рядом эмблематических фигур. Kenningar ("кеннингам") свойственно выражать мысль только в некоей комбинации слов, связывающих некие второстепенные идеи с главной, см.: Wagner F. Etude sur l'ancienne poesie nordique [Вагнер Ф. "Исследование о древненорвежской поэзии"]. Paris, Her mes, 1937; см. также: Legouis-Gazamian. History of English Literature [Легуи-Газамян. "История английской литературы"]. London, Dent & Sons, 1926. Гл. I. P. 3-54. Легуи-Газамян отмечает, что метафора часто сгущается в составное слово, а Де Брейне (De Bruyne) напоминает о том, что и в древнеанглийском, и в древнегэльском (древнеирландском) составные слова, равнозначные перифразы и эпитеты, предшествующие слову, зачастую нагромождаются, производя впечатление варварски переливающихся самоцветов. "В то время как современный английский — это ярко выраженный аналитический язык, древнеанглийский был языком достаточно сложной структуры, который мы можем сопоставить с современным немецким... Этот язык... был естественным образом приспособлен к образованию составных слов, подчас весьма сложных, — точно так же, как это происходит ныне в немецком; и в силу этой прерогативы использование перифраз в англосаксонской поэзии развилось чрезвычайно: это так называемые kennings („кеннинги": англ.), которые, пользуясь оп исательным выражением, хитроумным словесным оборотом, стремились передать образ или внушить читателю или слушателю некую идею. Привычка к этому, порожденная самой структурой языка и тем духом, который эту структуру формировал, помогает также понять тот успех, который riddles („загадки": англ.) должны были снискать у народа, повседневный язык которого уже в зародыше содержал в себе ряд маленьких загадок, подлежащих разгадке" (Aurelio Zanco. Storia della letteratura inglese [Аурелио Дзанко. "История английской литературы"]. Torino, Loescher, 1958. P. 14). Ясно, что из этих источников родилась склонность Джойса (в одно и то же время национальная и средневековая) к дискурсу сложному и загадочному. Отсылка к аналогии с немецким (а потому и к вопросу о том, в какой мере исконная структура того или иного языка может породить некую поэтику) становится ясной, если сравнить "Анну-Ливию Плюрабель" в итальянском переводе (пересмотренном самим Джойсом, изд. "Il Cavallino", Венеция, 1955, в: Е. Settani . James Joyce [ Э. Сеттани. "Джеймс Джойс"]), с немецким переводом (см.: Odysseus in Dublin ["Одиссей в Дублине"], in: "Der Spiegel", 1 ноября 1961). Кажется, немецкий язык лучше итальянского приспособлен к тому, чтобы передать словесную атмосферу дискурса Джойса, благодаря чему склеивание и слияние этимонов и целых слов не кажется, как в итальянском, неуклюжим, труднопереносимым и, прежде всего, необоснованным. О связях Джойса с древнеирландской поэзией (техника аллитерации и ассонанса) см.: Boldereff. Op. cit. P. 11.

20 "Правило каждого средневекового мыслителя таково: когда два слова уподобляются друг другу, уподобляются также и вещи, ими обозначаемые, так что всегда можно перейти от одного из этих слов к значению другого": Е. Gilson. Les idees et les lettres [Э. Жильсон. "Идеи и буквы"]. Paris, Vrin, 1932. P. 166. По сути дела (если подумать о методе Исидора Севильского и о той науке, которую он разрабатывает, основываясь исключительно на сходстве между двумя словами), средневековое понятие "этимологии" тождественно современному (служащему более для развлечения) представлению о pun ("каламбуре": англ.). Средневековый человек (и Джойс) превращает pun в орудие метафизического откровения. См. также: Noon. Р. 144-145 и Marshall Мс Luhan. James Joyce: Trivial and Quadrivial [Маршалл Маклюэн. "Джеймс Джойс: тривиальное и квадривиальное"], in: "Thought", 28, 1953.

21 Труду (лат.).

22 "Романа о Розе" (фр.).

23 См. нашу работу Sviluppo dell'estetica medievale ["Развитие средневековой эстетики"], цит., гл. VI, пар. 3. Вкус к трудоемкому чтению — свойство "an ideal lector suffering from an ideal insomnia" ["идеального читателя, страдающего идеальной бессонницей": ФП. Р. 120. — А. К.].

24 Бруно тоже нравится Джойсу потому, что он "so fantastical and middleaged" ["так фантастичен и настолько принадлежит Средневековью". — А. К.]; см. рецензию от 1903 г. в Critical Writings. P. 133.

25 "Образом мира" (лат.).

26 Пропорции (лат.).

27 См. W. Troy. Notes on F. W. [У. Трой. "Заметки о ФП"] и Boldereff. Op. cit. P. 19-21, где осуществляется сравнительный анализ отрывков из Джойса и средневековых латинских поэтов. Ко всему этому следует прибавить вкус к перечислению, проявляющийся во всей латинской поэзии эпохи поздней Империи, а равным образом и у Джойса (взять хотя бы перечисление всех рек мира, скрывающееся за этимонами "Анны-Ливии").

28 В целях проводимой нами параллели со Средневековьем интересным представляется определение ФП, данное Уилсоном (Wilson. Op. cit. P. 187): огромный палимпсест, в котором множество текстов накладываются друг на друга.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница

Яндекс.Метрика
© 2024 «Джеймс Джойс» Главная Обратная связь